Фото: sites.google.com/site/aaalexandrova/

– Вашим профилем являются научные исследования счастья. Какие основные подходы к изучению счастья существуют сегодня? Занялись ли этой сферой нейробиологи или это все еще сугубо вотчина философов?

– Счастье, благополучие и качество жизни сегодня изучают в основном общественные науки: экономика, психология, антропология, социология, политология. Как правило, эти ученые используют вопросники, интервью или просто наблюдения поведения в разных сферах (на работе, на досуге, с соцсетях). Анализ всех этих данных позволяет понять жизнь людей или их так называемое субъективное благополучие.

Есть амбиции изучать эти механизмы и на биологическом, и на нейро-уровне, но пока это только надежды. Уровень кортизола в крови и данные об активности такой или иной части мозга пока могут сказать мало полезного. Обычных методов соцнаук предостаточно.

На днях в Лондоне я слушала прекрасный доклад американского экономиста из Принстона Алана Крюгера об эмоциональном состоянии самых бедных и наименее образованных белых мужчин в сельской местности. Они глубоко несчастливы по всем меркам (и именно они и проголосовали за Трампа). Такие исследования очень важны и очень интересны. Российские ученые, я заметила, тоже их начинают проводить.

А в чем роль философии? Главная ее задача – критически осмысливать методы, используемые учеными, и дополнять их. Какие вопросы надо задавать людям, чтобы понять их счастье? Как интерпретировать ответы? Это философские вопросы…

– Есть исследования, показывающие, что после определенной суммы ежемесячного дохода уровень счастья не растет вместе с уровнем дохода. Это действительно так? И что помимо денег играет наибольшую роль в ощущении счастья людьми с высоким достатком?

– Рада этому вопросу. За последние несколько лет научный консенсус сдвинулся. Десять лет назад ходила теория о том, что счастье мало зависит от объективных условий жизни. Считалось, что гены и раннее детство предопределяют наше душевное состояние на всю жизнь, а потом, что бы хорошее или плохое ни произошло, мы ко всему привыкаем. Tак называемая гедоническая адаптация или по-русски «Привычка свыше нам дана — замена счастию она».

Сегодня же эта теория если не отброшена, то сильно откорректирована. Объективные условия — доход, уровень жизни, здоровье, отношения — важны, они действительно предсказывают уровень счастья.

Богатые в основном счастливее бедных, в т.ч. и очень богатые. Но теперь мы также знаем, что к некоторым изменениям в жизни мы адаптируемся сравнительно быстро (к дополнительным доходам, к инвалидности, к пластическим операциям, к новым домам и машинам, даже к разводам). А есть изменения в жизни, которые, наоборот, нас надолго подкашивают (это хроническая боль, потеря работы, депрессия и другие душевные болезни, одиночество) или надолго поднимают (это стабильные близкие отношения, волонтерство, свобода).

– У обывателей есть мнение, что южане более счастливые и расслабленные, чем северяне, жители городов более несчастны, чем жители деревень, а австралийцы более счастливые, чем, скажем, жители Нигерии. Это имеет какую-то научную базу или же это некий миф, который только кажется правдоподобным?

– Это тоже важный вопрос. Я описала якобы универсальные процессы, но ведь счастье явно зависит и от места, и от культуры. Действительно, исследования подтверждают факт больших региональных разниц. Конечно, эти сравнения предполагают — то, что называется счастьем, в одной культуре соизмеримо с тем, что это означает в другой культуре. Антропологи бы скорее не согласились, они подчеркивают культурную специфику и уникальность этих понятий.

Есть мнение, что русское слово «счастье» вообще не количественное, нельзя якобы по-русски сказать много или мало счастья, больше или меньше. Но если предположить, что вопрос «Насколько вы довольны своей жизнью?» переводим на разные языки, то самые счастливые в мире не южане, а скандинавы (правда, латиноамериканцы тоже). Данных по России я не знаю, но по сравнению с другими странами мы счастьем не блистаем, далеко нет...

– Являются ли различными представления о счастье у людей, живущих в разных культурных средах? Например, у жителей Нью Йорка и китайской провинции. Или же есть некие базовые общевидовые «правила счастья»?

– Так называемая позитивная психология очень рассчитывает на универсальные рецепты счастья — на эту тему пишут популярные книги. Наверное, даже я соглашусь, что в очень общих чертах можно найти некоторые культурные универсалии, ведь мы все одной крови, есть общечеловеческое эволюционное достояние.

Но контекст слишком важен, и всем нам в конце концов приходится искать свое счастье. Хотя в русское или английское счастье я тоже не верю. На Facebook я состою в группе «Аcademic mamas» (таких «мамочек», которые пытаются делать карьеру в унивеситетах) — вот с кем у меня много общего. Я подозреваю, такие разделения имеют больше смысла, чем какие-то культурные или этнические линии.

– Представления о счастье у мужчин и женщин являются различными? Меняются ли критерии счастья с возрастом?

– Начну про гендерные различия. Конечно, опыт женщин и мужчин отличается. Судя по данным, которыми сегодня располагают ученые, женщины в среднем менее довольны своей жизнью чем мужчины, и их недовольство увеличилось в конце XX века.

На это можно найти много причин. Мне особенно интересно то, что наука о субъективном благополучии показывает — патриархальное общество придерживается неоправданных мнений о том, что женщинам доставляет удовольствие. Забота о детях и их воспитание далеко не так приятны, особенно для работающих женщин.

Теперь про старость. Как всегда, многое зависит от окружающей среды, но все больше и больше данных указывает, что жизнь — это кривая, похожая на латинскую букву U. Начиная с 18 лет нам грустнее и грустнее, хуже всего в 40, а потом мы идем нa подъем. Мне как раз сорок исполняется, приятная мысль.

– ВЦИОМ часто публикует новости вроде: «В ноябре число счастливых жителей России сократился на 2% по сравнению с апрелем этого же года». Насколько вообще такие исследования адекватны? Можно ли измерить «среднюю температуру» счастья жителей отдельной страны, региона или города?

– Абсолютную нельзя, а относительную можно. Поэтому главное следить за изменениями этих показателей. Но за ВЦИОМ не ручаюсь...

– Вы работаете в центре, изучающем искусственный интеллект. Уже давно происходит демонизация ИИ Голливудом, все «сценарии» развития этой области в поп-культуре негативные. Пожалуй, лучший положительный образ у искусственного интеллекта был в фильме «Звездный путь», который вышел 50 лет назад. Легко придумывать страшилки об искусственном интеллекте и намного труднее рассказывать о его потенциале. Почему так происходит? Это какой-то подсознательный страх общества, основанный на знании самих себя?

– Чудесный вопрос. Мой коллега Стивен Кейв говорит, что страх перед ИИ — отчетливо западный. Само понятие «интеллект» в истории европейской философии всегда играло довольно грустную роль, оно определяло, кто человек, а кто недочеловек, у кого есть права и у кого их нет (женщины, рабы, животные, дети были вписаны в эти группы Аристотелем и Кантом, например). Иметь интеллект — значит доминировать.

Поэтому наследникам этой традиции так страшен искусственный интеллект — что-то искусственное будет над нами доминировать. В Японии несколько другие восприятия. Как вам такая гипотеза?

– Звучит правдоподобно. На сайте вашего проекта приведена цитата Стивен Хокинга: «Возникновение мощного ИИ будет либо лучшим, либо худшим, что случится с человечеством». Как вы считаете, это будет «лучшим» или «худшим»?

– Не знаю, никто не знает. Но я волнуюсь, особенно за демократию и либерализм, две важные для меня вещи. Искусственный интеллект (то, как он уже регулирует общественное мнение в соцсетях) не единственная для них угроза, но большая.